Часть 4. Победное шествие зверя от земли. Разрушение: Удерживающий зверолов (продолжение)

Русское церковное государство было (и по сей день является) единственной в мире живой сущностью, имеющей возможность остановить шествие созданного из плоти Вавилонской блудницы талмудо-масонского «зверя из земли», служащего восходящему из бездны «морскому зверю» возрождаемой неоязыческой Римской империи, в недрах которой сокрыто его чадо, всемiрная реинкарнация Дано-хазарского каганата – железная держава Антихриста. Только оно обладало духовным сокровищем – способностью народа почувствовать сердцем и в лице православного пастырства и высшего русского образованного сословия (дворянства) распознать умом в просвещенческом масонстве на Западе сатанинскую церковь лукавого змия, а в государствах постхристианского Запада (еще до революционной узурпации в них власти демократической олигархией) – его злобную державу; и, более того, обличить их вселенским оглашением, просветив подлинным Просвещением заблудшие европейские народы. Но произошедшие на рубеже XVII–XVIII веков перемены подорвали эту способность и резко ослабили указанную силу.

Первому императору Третьего Рима Петру I – горячему патриоту Отечества с широкой русской душой (умершему по-христиански после болезни, обостренной жертвенным собственноручным спасением простых матросов в Финском заливе) – было суждено не только перестать быть главным Удерживающим-защитником России, став и уклонистом от ее священной миссии, но даже невольно послужить проводником сатанинской церкви в самое ее сердце. Пётр I сам вызвался «прорубить окно в Европу», в которое устремился «зверь из земли» и которое так и не удалось залатать по сей самый день. Россия и вправду была призвана прорубить это окно – для того, чтобы направить в него свой благодатный дух и образ, несущие в себе свет Евангелия. Но прорублено оно было не из России в Европу, а из Европы в Россию – так, что обольщенный учитель стал покорным учеником своего невежественного подопечного. Пётр не был раболепным поклонником Запада политически, напротив, готовился к противоборству с его державами (составными частями пробуждающегося «зверя из моря»), но неверно определил характер его оружия и ложного могущества, ища его в материальном, а не в духовном, в силу чего не распознал его сердца и предтечу – «зверя из земли» – и рабски обольстился Западом духовно. Отсюда неверно он понял и характер необходимой защиты от этого оружия, которая одновременно являлась и источником могущества самой русской державы. Посему вполне правомерно почитать жертву, принесенную царем-страстотерпцем Николаем II, искупительной не только за отступивший от Бога русский народ, но и за свой славный род, который, однако, не обошел и великих падений (начиная с участника Смуты патриарха Филарета), и непосредственно невольного зачинателя российской революции – императора Петра I.

Трагический задел был сделан в глубинах петрова детства и был обусловлен всеми исторически
накопленными прегрешениями и упущениями русского народа, выявленными при старообрядческом расколе.Рано лишившись отца, малолетний Пётр Алексеевич в условиях очередной схватки за власть боярских группировок, сложившихся вокруг родов двух русских цариц и доведших дело до стрелецкого бунта с самосудом, был выслан из столицы Третьего Рима, которую невзлюбил до конца дней, и предоставлен самому себе (по образу либерального идеала «прав детей»). За пределами величественной Москвы, пропитанной духом святорусской народной державности, лишенный духовной опеки и образования, в условиях толерантности к западноевропейской культуре семейства Нарышкиных, Пётр попал под чары обитателей внушительно разросшейся за 200 лет (при определенном попустительстве) протестантской немецкой слободы, которыми погрузился в бурные увеселения и забавы (заметим, насыщенные армейскими играми и строительными проектами), докатившись до немыслимой на Руси измены (притом открытой) собственной верной жене Евдокии. Если прежними наставниками самодержцев Нового Царьграда были святители и молитвенники Петр, Алексий, Макарий, Никон и иные, то обездоленного Петра на жизненный путь направляли швейцарский авантюрист, кальвинист Лефорт и основатель российского католицизма шотландский англиканин Гордон – чада из самого логова двуглавого зверя. Протестантские гости-иммигранты из слободы вели себя вполне в духе католическо-протестантской цивилизации, высокомерно насмехаясь над местным народом, его православной верой и устоями русского, насквозь церковного, уклада жизни. В их компании царевич развил в себе неприязнь к вековому старорусскому размеренно благочинному и вдумчивому укладу (спасительному не только для России, но и всего человечества) и, напротив, впитал дух самовольности и обезбашенной импульсивности, который стал последовательно передаваться и всему дворянству (прежде всего, петербургскому), а затем и зародившейся интеллигенции. Развлечения с протестантами вскоре привели к созданию богохульного «Всешутейшего, Всепьянейшего и Сумасброднейшего собора» (названного также «шутовской орденской организацией», которая в «потешной» форме со всей серьезностью выражала собой всю правду масонского ордена, глубоко сокрытую еще в то время на Западе). В нем открыто производились кощунственные святотатства с матерщиной, о которых масонские «Избранные Коганы» на Западе тогда еще даже не помышляли (напоминая амплитудой падения власть первых большевиков).

Именно отдаление при Петре I от испытанных веками уставов церковно-государственной симфонии, продолжившее церковную Смуту XVII века и означавшее духовное самооскопление царского престола и с ним самого царства, вывело их и все самые благонамеренные царские начинания из-под омофора Церкви с лишением особой благодати (конечно, не устранив ее совсем) и защиты от проникновения внутрь России «зверя из земли». Не став с благоговением под духовное окормление несчетных в ту пору подвижников веры (в их числе – прекрасных патриархов Иоакима и Адриана), не сверяя с их советами и церковными канонами свои жизненные действия и государственные планы, царь и его сподвижники оказались жертвами собственного заблуждения, подпитываемыми обольщениями, преизбыточествующими в окружающем «мiре, лежащим во зле» (1 Ин.5:19), мимо которых, как сквозь расступившуюся морскую бездну (Исх.14:21-22), может провести только церковная жизнь под Крестом. Эту отчужденность (или секуляризацию) государства от Церкви не удалось полностью преодолеть за 2 века вплоть до революционного их разрыва с крушением самόй православной Империи. Как раз этим отчуждением масонству и была обеспечена свобода для двухвековой «проповеди» революции (вначале крайне скрытой и «аполитичной») в России. Таким образом, «зверь из земли», предтеча и проводник империи Антихриста, первоначально пробрался в Россию не лично, в качестве одной из своих «ипостасей» (главной из которой в то время стала уже сознательно антихристианская масонская церковь), не целенаправленным действием, но своим духом через его носителей, легкомысленно принятых самим русским царством из-за накопленных предшествующих заблуждений. Тем более что от Петра до Екатерины II, заключивших между собой XVIII век России, иудейским талмудистам (и никому более) был строго заказан путь в границы Российской Империи.

Показательно, что приход и сохранение власти Петру обеспечили охранительные антизападнические силы во главе с патриархом Иоакимом в противостоянии с «латинянской» группировкой, объединившейся вначале вокруг царевны Софьи. Отсюда было обеспечено неприязненность первого императора к католицизму, но духовная необразованность не позволила ему перенести ее на вышедший из того протестантизм и в целом – на первоначала революционной западной цивилизации. Вопреки завещанию своего патриаршего благодетеля Петру I и всем русским царям «не сближаться с латинянами, лютеранами, кальвинистами и прочими иноверцами, не назначать их на высшие должности ни в армии, ни в суде», молодой император, не отказался от своих детских связей и, напротив, усилил их вплоть до первого в истории путешествия русского царя на Запад ради «Просвещения». Вдохновившись опытом неогражденного тесного общения с западным мiром, как с первобытным змеем в раю (Быт.3:1-6), Пётр впал в искушение царебожия или цезарепапизма (подлинного, а не современного мнимого) и уверовал, что ему как царю дарована некая безусловная непогрешимость в государственных решениях. В результате им был установлен антисоборный западный «просвещенный абсолютизм», имеющий в своей основе не христианский монархический дух, но эталонный неоязыческий рационализм (рационалистический деспотизм).

Уже в самой церковной реформе, патриотично желая усилить пользу государству от Церкви, Пётр вместо восхищения силы Ее молитвы и богословской мудрости в строительстве Империи, изволил организационно использовать Ее в качестве министерства духовно-нравственных дел (Духовной коллегии) в подчинении в ряду коллегий Совету министров (Сенату). Из тех же соображений, желая усилить участие государя в жизни Церкви, он упразднил патриаршество и, наоборот, ослабил это участие (поскольку смысл патриаршества в Церкви и состоит не в управлении Церковью, как в католицизме, а в обеспечении тесного соработничества Ее и Ее священства через патриарха с самодержавным правителем и высшими органами его власти), а себя нарек «Главой Церкви», возложив на свои плечи и своих преемников непосильный груз. Справедливо желая ограничить несвойственную патриарху власть в Церкви (необходимую Руси в годы лихолетья, но которой практически никогда здесь и не злоупотребляли) и усилить Ее соборность через учреждение Святейшего Синода, а государственно-церковную соборность укрепить при помощи введения императорского уполномоченного в Церкви (обер-прокурора), отнюдь не честолюбивый и не властолюбивый царь упразднением умиротворяющего патриаршества и подчинением созданного Синода мирскому обер-прокурору, без одобрения которого решения Синода были недействительны, подорвал обе эти соборности.

«Духовный регламент», составленный для «министерства религии» единомышленником Петра маловерным малороссийским епископом Феофаном Прокоповичем (проводившим инквизиционные пытки по политическим вопросам), был буквально списан с законодательства протестантских стран и желчно поносил православное священство, настаивая на всеобъемлющем подчинении его светским властям и заточении в ограде храма. Наконец, желая преодолеть неграмотность значительного числа священства открытием многочисленных духовных образовательных учреждений и огульным направлением на учебу в них (как и в наши дни), Пётр способствовал ослаблению обретения молитвенно-аскетичного опыта, основоположного для клира, наполняя их библиотеки западными религиозными произведениями, засоренными ересями и прелестями, вместо недостаточной тогда святоотеческой литературы. Одновременно «глава церкви» рядом своих вполне большевистских указов потряс и благодатный уклад церковной жизни: были существенно ограничены крестные ходы, запрещен сбор церковных пожертвований, постное говенье в войске, строительство часовен и предписан разбор существующих, монахи объявлены в большинстве своем тунеядцами, а монастыри лишены имений и поражены в возможностях просветительской деятельности. В обстановке этих протестантских по духу реформ началось распространение и самого протестантизма в виде сект на старой почве ереси жидовствующих. Таким образом, желая поставить Церковь на службу Третьему Риму (Которая и так ему всегда беззаветно служила), Петр, конечно, не разрушил Ее канонический строй, но сильно сковал Ее духовно-созидательные возможности и, завершив нарушение церковно-государственной симфонии двуглавого орла, резко ослабил участие Церкви в жизни державы.

Аналогичная судьба постигла и преобразование нравов и обычаев в Святой Руси. Оно и требовалось, однако – именно в плане приведения их в соответствие с идеалами самогό богоизбранного народа, исправления накипи – как это и творил благоверный царь Иоанн Грозный опричниной. Напротив, царь Петр, преуспевший в порочных увеселениях с протестантским десантом, идеалы даже не искал, к горнему свою мысль не возносил и по-инфантильному поверхностно хватался за первое попавшееся, чем в условиях нелюбви к старому московскому ладу и своему протестантскому окружению могла быть только ренессансная европейщина. Вскоре захваченное ею сердце Петра привело его туда, «где было его сокровище» (Мф.6:21) – в самое логово, в Голландию и Англию (заметим, с ведущим намерением усилить Россию и в типично православном юродивом образе «царя-холопа»), где вперемешку с техническими изысками он обольстился и многочисленными обиходными диковинками неоязыческого происхождения, которые и привнес с собой на родину. Безусловно, Петра возмущало лицемерное благочестие и суеверие, весьма распространившиеся тогда среди столичного боярства (да и священства) и возводившее меру добродетели к длине бороды. Однако,подобно Лютеру со товарищи, удар был нанесен не только и не столько по этим суевериям и фарисейству (петровский Санкт-Петербург их приумножил и сделался на 200 лет их символом), сколько по русскому православному благообразию и скрывавшемуся за ним благочестию. Католическое лицемерие Пётр решил выбивать протестантским бесчинством, за которым вскоре вернулось в новом виде и первое. Символами «преобразования нравов» от Петра и до самого конца подлинно смутного XVIII века стали протестантские маскарады, дополненные католическими балами, и общие для вавилонского Ренессанса бритье бород, заключающих в себе христианскую степенность и мужественность, у мужчин и попирающие целомудрие полуобнаженные груди у женщин.

Главное, что основатель «Новой России» привез с собой из «европейского посольства» (в цитадель протестантизма) – это масонство и первых масонов – сознательных слуг и органов церковного тела «зверя из земли», ознаменовав новый этап его разрушительного шествия по грешной человеческой земле.Почти всю жизнь мысли самодержца были заняты военной мощью империи, которой подчинялись и оценивались по значимости все явления и области жизни общества (чем и было вызвано его восхищение европейскими промышленными технологиями): в таких условиях масонству (как во многом и Церкви) он просто не придавал особого значения. Доселе зверь этот действовал извне России и с открытым забралом – в виде католицизма, который сам по себе, в своем классическом виде являлся «ипостасью» зверя, еще не приведенного к самосознанию, стремящегося «лишь» к расширению своей политической власти и богатства. Во многом соответствовал этому характеру и местечковый талмудизм, к тому же чуждый во всех отношениях русскому народу: ересь жидовствующих держалась на абсолютном сокрытии ее адептами своей веры и жизни, которые представляли собой чистый сатанизм и связанное с ним полное отчуждение от русского мира.

Масонство прошмыгнуло в Россию лукавым образом, связанным с духовной нечуткостью царя, обнаружившем в нем лишь те самые «благородный» гуманизм и стремление к прогрессивному «просвещению» (масонское «самосовершенствование» было чуждо ему, искавшему внешних достижений – умений, навыков, мощи и славы Отечества). Принятие начального масонства Петром в Амстердаме весьма спорно, хотя и полностью соответствовало бы его пылкой и увлекающейся натуре с доверием ко всему западному: но почитание его самими масонами как первого русского масона само по себе показательно.Долгое время масонство имело в России только благовидные низшие «символические» степени, подчинявшихся в качестве филиалов западным «Великим Ложам» и «Верховным Советам». Но с самого своего приглашения в Россию оно, естественно устремилось к всеохватывающей революции (религиозной, политической, экономической, культурной), используя для этого все свои обычные средства – вербовку и проникновение во власть, подготовку заговоров и восстаний, ложь и клевету, лесть и предательство. Продвинутые члены сатанистской церкви сами проникались и внушали новообращенным мысль о мракобесии, невежественности, отсталости России и русского народа от передовой цивилизации, необходимость подвергнуть их коренным «структурным реформам». Находясь в масонском окружении (куда следует отнести и единодушных ему «непосвященных» протестантов, и заискивающе поддакивающих молодых «птенцов гнезда Петрова»), царь-реформатор искаженно видел и суть своих благонамеренных реформ, достигая прямо противоположных результатов.

Несчастный самодержец был настолько восхищен холодной и вычурной вотчиной норманнских данитов, что сразу по возвращении на Родину стал перекраивать ее на свой восторженный вкус. Камень в основание был заложен вполне европейский: бросившись в Россию по причине Стрелецкого бунта, возникнувшего во многом в силу сильного неприятия значительной частью народа петровских новшеств и длительной пропажи царя в направлении безбожного Запада, с которого на Русь никогда ничего хорошего не приходило, Пётр предал жестокой казни (в том числе собственноручной) около 2000 стрельцов (всего за время правления «просвещенного» монарха-западника только стрельцов было казнено 7000 или в 2 раза больше, чем казнил «нецивилизованный» и «кровавый» Иван Грозный за все время долгого правления в условиях неоспоримых пропольских заговоров). К сожалению, такая нетипичная для русского народа «просвещенная» резкая жёсткость характеризовала деятельность Петра на протяжении всей его жизни – и касалась она каждого, кто в чем-либо противоречил его воли. Он вполне по-западному выражал полное безразличие к мнению народа, Церкви и мудрых старцев (антисоборность) и, в итоге, полностью упразднил Земские и Поместные Соборы (так и не восстановившиеся до революции 1917 года), без которых «авторитарные деспоты», включая Ивана Грозного и Алексея Михайловича, не почитали себя вправе предпринимать большие начинания.

Не терпя возражений и опираясь в защите своей безопасности преимущественно на силу, а не согласие, Пётр учредил Тайную канцелярию с уставной практикой доносительства под страхом смерти для уголовного преследования любого несогласия с царской волей вплоть до смертной же казни. Получившая при своем рождении такое приданное, первая российская спецслужба после смерти царя сама часто становилась источником интриг и заговоров, передав тяжелое наследство и царской охранке, и советскому КГБ даже в самые лучшие годы их работы. Сотворение из державы кумира «по-над усе» вопреки второй заповеди Декалога (Исх.20:4-5) довело страстного царя до убийства (действительного, а не мнимого, как в случае с Иоанном IV) родного сына Алексея, попавшего в опалу за отсутствие сочувствия к реформам отца, за что Пётр был вскоре Богом лишен вожделенного сына от Екатерины и единственного наследника.