Часть 3. Правдивая история Белой Руси
Теперь, когда общая сущность борьбы богоборческой элиты Запада с Белой Русью и белорусами на фронте их народно-исторического самосознания очерчена, набросан общий портрет их местных компрадорских подельников, необходимо перейти к более подробному рассмотрению конкретного идейного содержания и методологии их деятельности на второй ступени разрушения – искажения образа белорусской истории и соответствующего его отражения в умах и сердцах белорусов.
Стратегия по насаждению искаженного образа отечественной истории и ложного самосознания народа Белой Руси её врагами в составе западной олигархической элиты и её сознательных местных коллаборационистов заключается в целом в двухфазном движении от лгущей мифологизации прошлого к лживому системному конструирования настоящего. Первая фаза заключается в последовательном мариновании в искусной лжи каждой из эпох белорусской истории, их представителей, событий, символов, деяний, свершений, вторая же – в повсеместном распространении этой лжи в книгах (учебной, академической и художественной литературе), в СМИ, памятниках, сооружениях, топографических названиях, музеях, выставках, обрядах и иных мероприятиях, скрепляя их всех усиленно насаждаемой «беларускай мовай», которая в нынешнем своем виде по самому своему происхождению является знаменем и скрепой искаженного народно-исторического – в том числе, религиозного – самосознания. Впрочем, обе фазы стратегии лжи существуют не изолированно, но проникая друг в друга: пересмотр каждого исторического элемента проводится в виде череды связанных мероприятий и вокруг соответствующих объектов, которые и служат конструированию настоящего, каждое же средство конструирования настоящего сопровождается «историческими справками» в той или иной форме.
Для расположения к себе широких кругов малопросвещенного или духом нравственно неустойчивого населения, начиная с чиновников (во главе с самим главой государства), которые по упомянутым ранее причинам часто и сами рады обманываться, западные социально-психологические технологи и их местные пособники (в том числе, имеющие возможность льстиво нашептывать тому же А.Г.Лукашенко свои доводы) подбрасывают благовидные предлоги для «оправдания» «новой картины исторической реальности» (не считая вышеуказанных желаний сохранять власть, обосновывать существующий политический строй или намечаемые реформы, «сделать имя» со «вхождением в историю» в рамках нациостроительства). Им хорошо известно, что известное течение западноруссизма является отнюдь не «одним из течений с субъективным взглядом на историю» (тем более, ангажированным, родившимся из угождения царским и позднее советским властям), а, прежде всего, носителем правдивой историографии и, далее, исследователем подлинных смыслов и составителем истинных истолкований истории западнорусского народа – белорусов и малороссов. Одновременно им хорошо известно и то, что не существует никакой «суверенной концепции белорусской истории» – «беларусизма» и, точнее, литвинизма (как и украинства) – «третьей», средней между восточной и западной, русской и польской: за каждой идеей этой концепции, за каждым её героем, достижением, свершением всегда кроется польщизна и римо-католический Костел. Вся идея «белорусской независимости», вокруг которой кружится эта «суверенная концепция», – из которой последняя исходит и к которой направлена – сводится к одной простой «независимости от России» и простой же известной формуле: «Беларусь – не Россия, Беларусь – це Европа».
Строя из себя «радетелей Беларуси» (западные «советники») и «белорусских патриотов», в своей пропаганде «белорусской независимой национальности» они следуют всё тому же революционному завету ксендза-политика В.Калинки, который вылился в целую традицию хлопоманства – деятельность «молодых выходцев из польских или ополяченных шляхетских семей на Правобережной Украине и, в меньшей степени, в Белоруссии XIX века, которые в силу своих [якобы] народнических убеждений [якобы] отказывались от социальной и культурной солидарности со своим сословием и стремились сблизиться с местным крестьянством… Многие хлопоманы были тесно связаны с украинофильством и повлияли на развитие украинского национального движения», как, собственно, и «белорусского». Поскольку данное ключевое в истории Белоруссии и Малороссии явление в историческом образовании сознательно умалчивалось в СССР и умалчивается по сей день или, во всяком случае, пропускается мимо внимания, полезно присмотреться к нему внимательнее при помощи статьи «Истинная белорусизация и хлопоманская дерусификация белорусов во в.п. XIX в. – нач. XXI в.»: «После поражения польского мятежа (1863-1864 гг.) его участники задались целью начать контррусификацию через пропаганду якобы настоящего украинского и белорусского языков, далеко стоящих от русского. Хлопоманы активно занимались изучением этнографии и истории с целью обоснования отдельности трех ветвей русского народа. Также они активно занимались литературной деятельностью на смеси польского с малороссийским или белорусским наречиями и зачастую на польской или чешской латинице. Это было такое заигрывание с бывшими холопами и отсюда получило название “хлопоманство”. Для литературного творчества и создания новых языков хлопоманы зачастую использовали речь панской дворни, говорящей в угоду своих хозяев на своеобразном “пиджин” – смеси своего наречия с польским.
Одними из первых “белорусских” хлопоманов были так называемые “патриархи белорусской литературы”: Винцент Дунин-Марцинкевич и Франциск Бенедикт Казимирович Богушевич. Оба – польские шляхтичи, католики, один из них активно помогал польским повстанцам, а другой принимал непосредственное участие в польском мятеже 1863-1864 годов. Их родным языком был польский, на нём они в основном и писали, а так называемые «белорусские» произведения создавали на пиджин-польском и на латинской графике. Эти панове как раз и основали направление белорусской литературы и языка, который, однако, вплоть до революции был мало кому известен, а основной печатный орган на нем газета “Наша нива” не пользовался популярностью… После Октябрьской революции естественный процесс белорусского просвещения в рамках более широкого “западнорусского возрождения” был искусственно и грубо прерван. В новообразованных национальных республиках в 20-30 годах советской властью проводилась политика “коренизации”. На Украине и в Белоруссии за основу “коренизации” были взяты идеи национал-демократической интеллигенции, которые были идейными последователями хлопоманства 19 века. Эта политика советской коренизации, то есть отрыва белорусов и украинцев от общерусской культуры, и стало называться украинизацией и белорусизацией. Белорусизация не ограничивалась только языковой политикой, а была комплексной, включая и дехристианизацию, и фальсификацию истории по лекалам, составленным еще хлопоманами от истории, такими как Владимир Бонифатьевич Антонович. Как раз учениками Антоновича в Киевском университете и были основоположники украинской и белорусской историографий, востребованные советской властью, – Грушевский и Довнар-Запольский.
Эта искаженная “белорусизация” в форме хлопоманской контррусификации, модернизированной под большевистский запрос разделения русского этноса, в советское время периодически то усиливалась вплоть до репрессий, то утихала, сходя почти на нет, уступая дорогу подлинной белорусской культуре, не противопоставлявшей себя общерусской. Например, во время Великой Отечественной войны большинство представителей хлопоманской белорусизации большевистского извода в силу своей изначальной русофобии и националистической природы естественным образом оказались в рядах коллаборантов. Партизанское движение вело борьбу не только с оккупационными войсками, но и с многочисленными полицейскими формированиями, в ряды которых влились те, кто был воспитан в духе белорусского национализма во время “советской белорусизации” 20-30-х годов. Таким образом, в годы Великой Отечественной войны на территории БССР, а также Украины, протекал в своей в горячей фазе и цивилизационный конфликт, когда ряды национальных коллаборантов пополнялись продуктами советской “коренизации”, имевшей еще криптопольские хлопоманские истоки, а партизанское движение было подлинно народным со стихийно-западнорусской природой с самобытно-местным русским самосознанием (трагическое повторение этого цивилизационного конфликта со схожей природой сегодня переживает Украина, пребывающая под внешним американским управлением)… Советская власть незадолго до второй мировой воны чисто своими репрессивными методами попыталось свернуть политику “коренизации”. Были арестованы такие известные нацдемы еще с дореволюционным стажем, как Вацлав Ластовский, Бронислав Тарашкевич, Язеп Лёсик и другие. В 1937-м органы госбезопасности репрессировали более 600 общественных и культурных деятелей Беларуси. Сейчас в белорусских националистических, а порой и в официальных СМИ, это трактуется как расправа над белорусской культурой с укорительными кивками в сторону России. Однако, как показали последующие события во время войны, эти превентивные меры большевиков были обоснованными – бывшие “коренизаторы” активно сотрудничали с немецкими оккупационными властями и в Белоруссии, и на Украине, а потом – кто перебрался в западные подрывные и разведывательные центры, а кто “лег на дно” в СССР, “досидев”, если не сами, то в лице потомков до развала СССР, получив в очередной раз шанс для реванша…
После распада Советского Союза и до 1994 года белорусское общество вновь оказалось в тяжелейшей социально-политической ситуации с упадническими настроениями… Тогда вновь в хаосе смуты на первые позиции вышли, до того “спавшие”, белорусские националисты, первым делом взявшиеся за проведение жесткой “хлопоманской” белорусизации, но уже в более актуальной для времени либерально-западнической обертке… Провозглашая себя истинными патриотами, эти “либеральные” националисты, борясь с русской природой белорусской идентичности, волей-неволей выдают то, из чего вырос их избирательный национализм, проявляющийся исключительно в русофобии. На самом деле, это фантомные боли от утерянных “маёнткаў з польскага часу” и тоски по “Крэсам ўсходнім” с очередной попыткой цивилизационного реванша… После референдума 1995 года, когда русский язык, на котором говорит подавляющее число белорусов, получил государственный статус равный с белорусским, “хлопоманство” опять отошло в тень. Однако сейчас, когда в Республике Беларусь разработана и претворяется в жизни программа поддержки белорусской культуры и языка, в комплексе с духовным возрождением белорусского народа, включая возвращение его к христианской традиции, есть зримая опасность, что эта программа может приобрести негативные черты “хлопоманской” белорусизации… Порой под видом развития белоруской культуры идет подмена ее криптополонизацией, какой на самом деле является “хлопоманская” белорусизация как в литературе, так и в гуманитарных науках, с угодничеством и поклонением перед представителями польско-католической культуры, обосновывая их принадлежность к Белоруссии всего лишь по факту рождения их в местных “маентках” и поместьях».
Главные льстивые соблазны современных хлопоманов из числа как «европосланников», так и местной внутривластной и околовластной прозападной части элиты и интеллигенции, которыми (не считая частных выгод) они совращают в «беларусизацию» (литвинизацию) неустойчивых высокопоставленных лиц и простых белорусов, можно выразить в нескольких основных тезисах. Во-первых, якобы «беларусизация» идеологически укрепляет белорусскую государственность, которая, снова же якобы, возможна только в качестве максимальной независимости от всех. Однако правда заключается в том, что именно в составе русской государственности – древнерусского государства со столицей в Киеве, Российской Империи, СССР и строящихся союзах на постсоветском пространстве (если они не ограничиваются экономикой) – белорусы имели и могут хранить и укреплять свою подлинную и могущественную государственность, а в «независимом» состоянии они – прежде всего, через свою «суверенную элиту» – неизменно, по примеру всех окружающих стран, становятся добычей и колонией Запада. Во-вторых, якобы «беларусизированная» версия истории позволяет белорусам выявить национальную идентичность и утвердить «своих героев», «свои победы», «свои достижения», «свой язык и культуру», «свою религию» и, в конце концов, прославить свою Родину. Однако правда заключается в том, что именно общерусские подвижники из белорусов, общерусские победы и достижения со вкладом белорусов, общерусский язык и культура (в которые также белорусы внесли огромный вклад) с местным колоритом, святое и истинное Православие определяют подлинное лицо Белой Руси и её самобытность как ветви могучего русского древа, а вот все «свои национальные» оказываются польскими или криптопольскими, а униатство (или, что то же самое, многоконфессиональность) – не чем иным, как простым разветвлением католицизма и, соответственно, нынешней общеевропейской религией либеральной толерантности и религиозного безразличия. Таким образом, вместо величия защитника и свидетеля Божественной истины на земле – Третьего Рима и Святой Руси – «национальной идеей» белорусам подбрасывается неоязыческий буржуазный национализм мелкого европейского государства.
Наконец, в-третьих (и в связи с беспокойством о сохранности власти), хлопоманы убеждают власть и народ, что мифическая идея «древней независимой беларускости» позволит объединить разные слои населения, включая прозападных националистов и достичь «национального примирения», – убеждают лестью, во всем подобной лукавой «всеядности» той же либеральной толерантности (с её «межконфессиональным согласием»). Правда же состоит в том, что невозможно примирить и объединить ложь с правдой: нельзя примирить польско-германских коллаборационистов (тем более, оккупантов) с белорусскими страдальцами и партизанами, равно как и либеральная толерантность никогда не примет учение о грехе и праведности (и наоборот). Этим «примирительством» (как и либеральной толерантностью), требующим извращения исторической правды, можно только внести смуту в голову людей, открыв к ним доступ врага, а также оттолкнуть от себя наиболее идейную и верную убеждениям и совести часть тех, с кем собрались «примирять» прозападных националистов.
Выяснив основные стратегические ухищрения врагов истинного и здорового народно-исторического самосознания белорусов, прежде чем перейти к обзору их конкретных идеологических выступлений, пройдемся широким охватом по той простой и истинной картине белорусской истории, которую отстаивают подлинные патриоты Белой Руси во главе с учеными-историками (включая священнослужителей) и пытаются извратить лукавые хлопоманы различных мастей. Как мы увидим, духовным стержнем всей многострадальной истории белорусов была, говоря словами великого западнорусского философа Н.Лосского, «борьба за свою русскость и своё православие».
Этнически белорусы – если понимать под ними именно ветвь триединого русского народа, а не граждан республики, среди которых около 3% относятся к польской диаспоре и еще около трети великороссов (и их потомков, включая смешанные браки), в основном переселившихся после Великой Отечественной войны, принесшей гибель порядка трети белорусского населения, – происходят из смешения восточнославянских племен и притом значительно менее великороссов и малороссов испытали вливания крови иных этносов. При этом все «белорусские племена» одновременно легли в этническую основу великороссов и малороссов: кривичи населяли также псковскую и смоленскую землю, радимичи – черниговскую и брянскую, дреговичи – южное малороссийское Полесье; более того, бόльшая часть белорусских земель (с городами Брестом, Гродно, Могилевом и Гомелем) во времена Древней Руси входила в состав «небелорусских» княжеств – Киевского, Галицко-Волынского, Смоленского и Черниговского. Безусловно, их жители, как и жители Полоцкого княжества, говорили на одном языке, носили одни имена, имели одну языческую религию, единую бытовую культуру, наконец, входили в единый, хоть и неустойчивый, племенной политический союз.
Решающим во всех отношениях Событием для белорусов и всех восточных славян стало принятие православного христианства, начавшееся еще со времен равноапостольных Кирилла и Мефодия и завершившееся Крещением Руси при равноапостольном князе Владимире. Христианство, восставлявшее древних русичей из скотоподобного состояния (нередко доходящего до демоноподобного) к человеческому и даже божественному, одновременно стало устраивать жизнь наших предков по Божьей воле и подобию. Именно Православие стало объединять разобщенные восточнославянские племена, прежде всего, в сознании самих людей, в единый русский народ, народ Руси с русским самосознанием. И не только народ, но и государство: именно Церковь была и на протяжении 1000 лет остается главным и единственным неподкупным и непреклонным объединителем Русского мира и в духовном, и в политическом плане – в той мере, в которой к этому готовы сами жители разных его частей. Сама поместная Русская церковь изначально была единой для Руси и, кроме времен смут, имела единого предстоятеля и единое духовное сердце, которым в древние времена была Киево-Печерская Лавра, из которой вышли все белорусские святители. Именно Церковь – в лице не только Её пастырей, но и верных и ревностных знатных мирян – всячески миротворчески боролась с удельной раздробленностью и княжескими междоусобицами, проистекавшими (и ныне проистекающими) от страстей властолюбия и тщеславия (не считая прямых предательств) князей и бояр. Именно Церковь ратовала и за усиление центральной власти великого князя и смиренное подчинение ему всех остальных, однако, на началах общего единодушия. Наконец, именно Церковь создала на «камнях» восточных русичей сам Русский мир – весь тот космос духовно-нравственных добродетелей и их понятий, составивших эталон и норму жизни белоруса, как и всякого русского человека, а также многообразие их внешних выражений и воплощений, которые составляют русскую культуру (или цивилизацию), – космос, противопоставление которому означает одновременно отречение от самого Русского мира и русского самосознания.
Во времена уже Киевской Руси не только туровская, берестейская, могилевская земли, но и Полоцкое княжество, несмотря на отдельную линию наследования, входили в государство Рюриковичей, участвуя в его жизни не только религиозно и экономически, но и военно-политически, и династически, и правоведчески – под единой ярославской «Русской Правдой». Глубокие потрясения принесло с собою татаро-монгольское нашествие и иго, последовавшее как Божье наказание как раз за удельщину и связанные с ней грехи. Но отнюдь даже не своими разрушениями, которые не обошли мимо и белорусские земли (в том числе новогрудские, ставшие окраиной ядра ВКЛ), но поведением знати в их условиях: если премудрый благоверный князь Александр Невский и с ним благоразумные князья покорились великому хану, отвергнув льстивые предложения католического Рима, то князья белорусских земель решили проявить самостийность и предпочли принять «мир» с литовскими князьями, которые, впрочем, навязывали его силой, воспользовавшись татарским нашествием. Литовские князья, как и ханы, не вмешивались во внутренний строй жизни и не трогали веру западных русичей, более того, не облагали и тяжелой данью (что и явилось для них соблазном), однако белорусская часть Западной Руси перешла под многолетнюю власть инородных языческих князей в составе быстро собранного на осколках коренных земель Киевской Руси Великого княжества Литовского. Заметим, что в это время население лесисто-болотной Белоруссии впитало в себя значительные вливания жителей малороссийских степей и их окраин (включая столичных киевлян), выжженных до основания захватчиками.
В составе ВКЛ белорусам всех сословий, называвшими себя исключительно русскими, жилось до поры до времени достаточно спокойно, преимущественно в мире с литовцами, которые не переселялись на Русь из своих лесов. Войны велись преимущественно против католического ордена Тевтонцев, и часто ставился вопрос о заключении теснейших союзов с восточно-русскими княжествами, включая великое Владимирское. Более того, именно русский язык постепенно стал родным языком для литовских князей и бояр, не говоря уже о письменности, которой у литовцев не было как таковой. Русское право и в целом русская культура признавалась за первенствующее и государствообразующее. Однако, военно-политическое господство оставалось именно за литовскими князьями и их дружиной и, самое плохое, – не происходило их воцерковления, приобщения к святому христианскому Православию: упорствуя в язычестве, литовские князья, начиная с Миндовга, были склонны «принимать веру», исходя из политического расчета, – и точно также её менять при необходимости. В конце концов, они останавливались на Православии, но глубоко в сердце его не принимали, жизнь не преобразовывали и детей в нем толком не наставляли (посему Западая Русь в отличие от Восточно