Часть 4. Победное шествие зверя от земли. Разрушение: Удерживающий зверолов (продолжение)
Нянченья с «невинными шалостями дворянских детишек» были закончены и Престол объявил открытую войну «зверю из земли», названному в то время «революционной заразой», в которой пренебрежительно нареченный «рыцарем самодержавия» – то есть, Божьим Удерживающим (2 Фес.2:7) – верующий император Николай мудро разглядел не «объективные силы прогресса, разрушающие сдерживающую его ветхую политическую форму» (как лепетали и до сих пор лепечут марксисты и либералы), но апокалиптическую апостасию.
На базе чрезвычайно созданной для дела декабристов «Комиссии для изысканий о злоумышленных обществах» (веру в существование которых по сей день пытаются объявить психопатологией – и зачастую как раз их члены) была учреждено Третье отделение императорской канцелярии. Ей завершилось становление самостоятельной русской службы государственной безопасности (в прямом подчинении царю), – которую так ненавидели как либералы, так и революционные социалисты, и которую при первых же устремлениях по возрождению государственности воссоздал И.Сталин в виде МГБ. Эпохальным знаменем искоренения змеиного гнезда стал начальник Третьего отделения граф А.Бенкендорф, демонизированный, как и вся николаевская эра, либеральными и большевистскими классиками, – «историософами» зверя (от легендарного лондонского диссидента Александра Герцена до советского «эксперта по Николаю I» Натана Эйдельмана). Многодетный отец (включая удочеренных сирот), герой Отечественной войны и Западного похода (командир летучего авангарда, десантного спецназа XIXвека), во время наводнения в Петербурге собственноручно спасавший вплавь простых горожан, Александр Христофорович, был лишь верным исполнителем чина графа А.Аракчеева.
Новый «цепной пёс режима» и «душитель свобод» считал самым развращённым и опасным для государства сословием именно чиновников, стремящихся к узурпации власти в государстве (над жизнью народа) посредством вверенных им бюрократических орудий. Главными направлениями деятельности «тоталитарного ведомства» царь определил: противодействие таким «прогрессивным» явлениям «свободного общества», как жестокое обращение помещиков с крестьянами, злоупотребление чиновниками властью на местах, фальшивомонетчество, сектантство, иностранная агентурная деятельность, безнравственное поведение молодежи и революционная пропаганда, а также бедность среди добросовестных государственных служащих. Ведущим предназначением жезла в руках Двуглавого Орла законом определялась отнюдь не «защита власти господствующего сословия от народа», а «утверждение благосостояния и спокойствия всех в России сословий» (по сути, защита народа от любых претендующих на господство сословий) и «восстановление правосудия», а принципом – «действовать мягко и осторожно; замечая незаконные поступки, сначала предварять нарушителей и употреблять старания для обращения заблудших на путь истины и затем уже обнаружить их худые поступки пред правительством». «Жестокость» же эпохи «палочного царизма» явно следует из размаха смертных казней: 5 декабристов за все николаевские годы на фоне тысяч смертников в «светлое время» европейских Петра I и Екатерины II.
Слежение за состоянием умов, особенно творческих деятелей, и ограничение вольнодумства (включая цензуру), осуществлявшееся данным и сопредельными ведомствами, конечно, не избежало и не могло избежать злоупотреблений (доходивших порой до абсурда и вредившей Третьему Риму), но полностью соответствовало божественному установлению государственной власти: «ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро; если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающим злое» (Рим.13:4), среди которых для христианского народа не столько страшны «убивающие тело, души же не могущих убить, сколько те, кто может и душу и тело погубить в геенне» (Мф.10:28). И государственная цензура была полностью оправдана: вырастающая в кругах дворянства творческая интеллигенция была преимущественно духовно невежественна, обуяна страстями в силу малого воцерковления, при этом претендуя если не заместить, то «дополнить» Церковь в деле просвещения и воспитания русского народа. Как следствие, она расшатывала умы и устои Русского царства – часто даже патриотическими и нравоучительными по замыслу произведениями, наполненными, однако, своими страстями. Ограничение публичного хождения таких произведений было долгом Удерживающего и отца народа – самодержца и «посылаемых от него властей» (1 Пет.2:14): единственным системным недостатком цензуры, сильно её исковеркавшим, было, снова же, её сосредоточение в руках чиновников без привлечения суда Церкви, только и имеющей власть различать умозрительные вопросы, а также безпристрастно служить Истине и правде, и без участия православно-патриотической общественности. Либеральная же догма, объявляющая главной целью и ценностью человечества максимально обильное плодоношение науки и искусства (не говоря уже о максимальном удовлетворении потребителей их плодов) и их деятелей («творческой интеллигенции»), возводящейся в статус «избранной элиты», в свете истины Христианства является сущей ересью. Каковой является и другая либеральная догма – о «неограниченной (или максимальной) свободе творчества» как якобы главном условии такого плодоношения, процветания науки и искусства в целом.
Разумеется, государственный надзор за погрязшей в вольнодумстве за 125 лет европейничанья верхушке дворянства, особо необходимый, вместе с карательными мерами, в эпоху всеевропейского революционного антихристианского шествия зверя через смуту в душах к крушению «алтарей и тронов», отнюдь не составляли панацею мудрого устроительного царского успокоения России. Клеветническое измышление о «одержимости слежкой и жестокостью» царского правительства опровергается уже самим устроением Императорской Канцелярии, где помимо Третьего отделения все оставшиеся занимались такими «антинародными» делами, как (по отделам): подготовка и надзор за исполнением царских указов, составление и упорядочивание непротиворечивого имперского законодательства и, наконец, дела благотворительности и здравоохранения. Николай I не только пресек огульные репрессии лиц, причастных к революции, но поручил изучить и лично внимательно обобщил все недовольства декабристов, понимая, что декабристское восстание (как и ранее – пугачевское и даже разинский бунт) и увлечение аристократией стоявшим за ним масонством возникло не на пустом месте, и мудро помня о том, что бесы, управлявшие мятежниками, как никто зорко улавливают все недостатки, вырастающие из зерен, ими же самими и посеянными. Выявленные им противоречивые явления, убеждения, побуждения, брожения умов стали последовательно складываться в целостный образ и раскрывать великую тайну: не «недостаток просвещенности» и «отставание от прогрессивной Европы», но именно отход России с пути Третьего Рима с утратой святорусского идеала и, напротив, восторженное подражательство Европе с соответствующим обольщением дворянства ложными идеями и мнимыми ценностями, распадение сословной соборности с угнетением крестьянства – явилось подлинным источником губительной язвы, парализовывало творческие силы русского народа и привело Русское царство на край пропасти.
В державном исправлении нестроений государь сосредоточился на законе, – не будучи законником, хоть и испытывая еще некоторый избыток упования на соблюдение уставов и предписаний, унаследовав его от своего отца и в целом прусской крови в жилах династии Романовых. Заметим, однако, что царствующей над законом благодати и рождаемой ею живого духа было в России – в отличие от умерщвленного католической схоластикой и протестантским эгоцентризмом – более чем вдоволь: вера и благочестие в народе была по-прежнему крепка, достойных христиан хватало и среди полководцев и вельмож – даже низовое российское масонство было исполнено наивным идеализмом и искаженным духом жертвенности и служения. После столетия порывистого правления инфантилизма и женской мимолетности России требовался именно законный порядок и мужеская строгость, на которую живой дух мог бы опереться и защититься от ложных увлечений и самосгорания, а также внутреннего и внешнего вредительства. Любовь царя к законности, справедливости и порядку стали нарицательными, но, более того, уважаемыми в народе (в отличие от диссидентствующих современников и их потомков, которым было опрометчиво доверено вынесение исторических оценок и избирательность в фактах). Николай I проникся духом отца и довёл до конца его замысел о составлении всего корпуса русского права в «Свод законов Российской Империи», взяв за эталон византийский кодекс Юстиниана.
Сущность этого эталона выходила за пределы лишь непротиворечивого набора регулирующих норм римского права и вмещала в себя цель согласования законодательства с религиозным духом и заповедями Христианства: именно справедливость, духовная польза и общее благо, а не формальная законность и частно-корпоративные интересы и права призваны были освятить самые простые правила общежития и вдохновить на их исполнение. Но всего разительнее право Третьего Рима отличалось от нормативных принципов врага – англо-саксонского права, основанного на консервации прецедента и казуистике – по сути, частных судебных «побед» «избранных» без какого-либо их согласования с высшими началами при соответствующем флюгерном толковании закона. Собрание всех законов в едином Своде – во взаимосогласовании и подчинении высшим началам – не имело (и не имеет) аналогов в современном мiре и вполне соответствовало целостному праву Самой Церкви, облечённому в Номоканон. Характерно, что руководство составлением было доверено такому «тоталитаристу», как М.Сперанский, – живому примеру того, как русский человек из простого народа может преобразиться под благотворным воздействием здоровой атмосферы и вразумлений судьбы. На основе соответствующего раздела Свода державный устроитель добился создания и «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных» – непревзойденного уголовного кодекса, первым родом преступлений в котором, как и полагается для Двуглавого Орла, были преступления религиозные – против святынь.
В первую голову царь вернулся к священному делу Павла I по восстановлению порядка в войсках (будучи духом буквально пропитан военным делом) и распоясавшемуся в них офицерству, не обузданному даже «суровой аракчеевщиной» (и расслабленному резким снижением военных действий в условиях могущества мирной Империи Двуглавого Орла), лично участвуя в непрекращающихся смотрах, инспекциях фортификаций и военных заводов (что, впрочем, не воспрепятствовало ему проявить милость в резком смягчении армейских телесных наказаний). Такой подход был перенесён им и на гражданскую сферу, где государственные учреждения и казенные учреждения в любой момент могли узреть нежданного высочайшего гостя – немыслимое в то время явление для европейской монархии (равно как и современной демократической бутафории) и забытое со времен Петра I в России. Притом замечания и давно назревшие «разносы» никогда не допускались без дельных советов по исправлению. Именно Николай I учредил знаменитые ревизионные комиссии (службу госконтроля), высмеиваемо-критикуемые поколениями либеральных «борцов с коррупцией» и прославленные Н.Гоголем в «Ревизоре» (как прообразе Антихриста и Страшного Суда), который был не только пропущен, но восхвален «средневековой цензурой» во главе с самим царём. Суды над чиновниками стали в Империи обыденным делом, а на заре эпохи тюрьмы буквально наполнились ими (до 100 тысяч человек). Запущенная до безысходности законопослушность чиновников стала подниматься из руин, о чем свидетельствовали выдающиеся государственные деятели – такие, как министр финансов Е.Ф.Канкрин и правовед мирового масштаба А.Ф.Кони. Первым делом был истреблён мучавший и разлагавший 100 лет Россию фаворитизм, а вторым – крупная коррупция. Позднее было создано и министерство государственных имуществ, которое занималось не «подготовкой к приватизации» (подобно современным демократическим учреждениям), а именно управлением всенародными богатствами. Статистически же «растущее казнокрадство при Николае», над которым лукаво и ехидно потешаются по сей день либеральные теоретики, отражало, в первую очередь, обращение внимания на бездну беззакония, с которой еще недавно «смирились» чуть ли не как с повседневной нормой. Принятые Николаем I с единомышленниками во главе с графом А.Бенкендорфом меры государственного устроительства не породили коррупцию, а лишь выявили ее вызревание в душах правящего сословия в петровское столетие.Притом более всех критиковал «недостаточные успехи» отнюдь не либеральные трепачи, а, как не сложно догадаться, сам император.
Конечно, в великую для Двуглавого Орла и ненавистную для двуглавого зверя Апокалипсиса николаевскую эпоху наблюдался и «чистый коррупционный прирост», связанный с увеличением числа чиновников и государственных расходов, на который потирали руки либеральные пропагандисты и идеологи. Однако они были связаны, во-первых, со значительным ростом самой казны (в том числе и благодаря успешной борьбе с казнокрадством), а во-вторых, – со значительным расширением государственных всенародных дел, естественным для мессианской Священной Империи. Лукавство «антикоррупционных» либеральных реформ Запада, помимо их сомнительной эффективности, имеет в виду купирование человеческих пороков своей бюрократии максимальным сужением её полномочий и, в пределе, упразднением государственной власти как таковой с передачей её стихии рынка и произвола. Это оправдывается высшей экзотерической цели западной цивилизации – максимизации индивидуального дохода и удовольствия. Но человеческий порок постепенно разрушает жизнь и без злоупотреблений законной власти, а сама «власть невидимой руки рынка» постепенно (если не сразу) переходит в видимые (но прикрытые масонскими белыми перчатками) руки «неправительственной» олигархии, совокупленной с крупным бизнесом и обслуживающей её интеллигенцией. Вскоре происходит и возвратный рост чиновничьего аппарата в «свободных странах», против которой как бы выступал новый демократический порядок гражданского общества: только теперь он уже занимается не управлением народной жизнью и заботой о народе, а разгребанием бесчисленных споров в «свободном конкурентном обществе», служением интересам нового господствующего класса независимых капиталистов (и скрывающихся за ними жрецов новой «религии земного успеха» «зверя из земли») и, наконец, усиливающимся контролем за теми областями жизни людей, которые не нуждаются (в пределах ограждающего закона) во вмешательстве властей, тем более ставших светскими. В этих новых способах бытия бюрократии пространства для коррупции становится неизмеримо больше. Ими же светское либеральное государство даже естественным своим предназначением поворачивает в сторону рабовладельческого концлагеря «зверя из моря»: за естественным же процессом стоит «зверь из земли, говорящего как дракон и имеющий власть первого зверя» (Откр.13:11-12).
Задача же державы Третьего Рима искони состояла не в купировании, а в исправлении пороков, требуя их выявления, а на государственном уровне – преодолевая бюрократические их проявления, в научении служению, подчинению и ответственному правлению, ведущему к возрождению сословия государевых слуг, способных при помощи отточенных властных порядков под водительством духовной благодати выстроить христианский патриархальный Союз и сосредоточить силы Империи на борьбе с мировым злом. И при всех неудачах и едком иронизировании либеральных глашатаев «зверя из земли» над николаевским государством, получившим ярлык «авторитарной бюрократии», успехи были несомненны. Николаевское время стало эпохой великих государственных деятелей: среди – по словам В.Соловьева, Н.Лескова, Салтыкова-Щедрина и иных интеллигентских знаменитостей, «дерзких, своевольных и не страшащихся злословить высших,…злословя то, чего не понимают» (2 Пет.2:10,12), – «невежественных чиновников, тупых исполнителей, не способных рассуждать, стереотипных, одноликих», мы неожиданно встречаем таких глыб с мировым именем, как упомянутый создатель государственной ссудно-сберегательной системы на основе бумажных денег министр финансов Е.Канкрин, идеолог патриархальности и могильщик революций министр иностранных дел К.Нессельроде, провещеватель русской идеологии Третьего Рима «Православия-Самодержавия-Народности» министр просвещения С.Уваров, проводник крестьянского возрождения и освободитель белорусских крестьян министр государственных имуществ П.Кисилев, выдающийся организатор церковной миссии обер-прокурор Священного Синода князь П.Мещерский, наконец, главный законотворец Империи умудрённый граф М.Сперанский. Данные министры не менялись как демократические перчатки, но правили своими вотчинами десятилетиями.
Пароксизмы чиновничьего беззакония были связаны отнюдь не с избытком их властных полномочий и имеющихся финансов в распоряжении и даже не столько с отсутствием должной правовой упорядоченности, но с нарушением Петром I соборного строя русского царства с последовавшей заменой его на классовое общество с оторванным от народа дворянством и табельной системой его ранжирования, а более всего – с протестантским пресечением участия Церкви в окормлении государства: вкупе – в служении чиновников не Богу, Царю и Отечеству, а начальству и карьере, за которыми скрывается и свой карман. Вся тайна борьбы с коррупцией – отнюдь не безнадёжной, – которую не могут понять даже и нынешние государственные стратеги (а либералы – и не желают) состоит в том, что если в чиновников не закладывается страх Божий и высокие жизненные смыслы (желательно с семьи и школьной скамьи) и не раскаляется в целом голос совести, то никакие нормативно-репрессивные меры спасти не способны, и дело пойдёт к революции или либеральному самооскоплению государства, которое пойдёт к той же революции. Зная это, либералы (особенно же масонские сознательные слуги зверя) радикально выступают против «мракобесного» возвращения слова Церкви в кабинеты чиновников и к школьным партам. Но при Николае I как раз и началось возрождение религиозно насыщенной жизни российских городов (в сёлах она и не прекращалась) с усердным вниманием императора к самым малым делам Церкви, а главное – возникновение питаемой ею русской почвеннической теоретической мысли.
Прежде всего Свод законов оградил, наконец, приниженное за петровскую эпоху в правах духовенство от всяких повинностей (а церковную собственность – от всяких посягательств), высвободив, наконец, его силы для служения Богу и просвещения народа. Вместе с тем, в общей государственной системе цензуры, переданной из Министерства образования в МВД (то есть, от формулирования «правды» вместо Церкви – к надзору за её соблюдением), была выделена духовная цензура, сосредоточенная в Святейшем Синоде и действующая через цензурные комитеты Духовных академий. Либеральная историография (в том числе, внутрицерковная) по сей день сокрушается о «торможении этим развития богословия и живой богословской мысли». Но в том-то и дело, что истинное Богословие не нуждается в развитии – но в служении и ис