Часть. 2 (см. часть 1)
Что касается первой части пропагандистских тезисов Бабкина, то не хочу даже анализировать их неправдивую суть – это давно сделали многие видные историки и публицисты. В частности, хорошо проанализировал сочинения Бабкина известный публицист и историк Михаил Назаров в своей статье В защиту Новомучеников и РПЦЗ – РУССКИЙ ПУТЬ (rossiyaplyus.ru).
В частности, г-н Назаров опровергает измышления Бабкина о том, будто все архиереи в 1917 г. «свергали царя» и потом тоже поддерживали Февральскую революцию. Он привел слова митрополита Антония, сказанные им на Приамурском Соборе, проходившем в 1922 году:
«Кто же будет отрицать, что февральская революция была столь же богоборческой, сколько противомонархической? Кто может осуждать большевистское движение и в то же время одобрять временное правительство? Оно подняло руку на Помазанника Божия; оно уничтожило в армии церковное начало, уничтожило церковно-приходские школы, ввело гражданскую присягу, одним словом – все это дело было торжеством того нигилизма, который известен русскому обществу уже три четверти столетия. Правда, боясь простого народа, деятели этой революции только наполовину сняли маску со своего противохристианского облика и даже хвалились, что они освобождают не только народ, но и самую Церковь, угнетавшуюся царями. Однако ни один царь не позволял себе разгонять всего состава Синода и набрать туда двух-трех заведомых священников-нигилистов, а должность обер-прокурора оставить во всей ее противозаконной силе и заменить ее сумасшедшим циником.
Но “временное правительство” разрешило Собор? Да потому, что надеялись, что он изменит, вернее – отменит Православие в России, а преданные слуги нового Синода из богословов в духе Карамазовского Ракитина открыто печатали, что “Церковь нуждается не в реформе, а в реформации”. Созвали Предсоборный Совет и больше, чем наполовину, наполнили его выгнанными со службы горе-профессорами, нигилистами, которые на Соборе всеми силами, то есть при помощи клеветы, передержек, обструкций и т.п. боролись против возрождения патриаршества и духовной школы… и если бы не подоспели большевички и не напугали наших левых лидеров на Соборе, то еще неизвестно, удалось бы восстановить патриаршество, о котором Предсоборный Совет и не обмолвился…
Вот почему православный русский народ и все разумные люди в России должны торжественно отречься от приобретенных ими “завоеваний” февральской революции, а это возможно выразить только чрез признание преступности низвержения Царствующей Династии и чрез призыв ее вновь занять царский престол. Это необходимо не только как единственное средство спасения России как государства, но в той же мере – для снятия с себя преступного уклонения от Божией правды…» (Деяния Русскаго Всезаграничнаго Церковнаго Собора. Срем. Карловци, 1922. С. 126-127).
И Собор, вдохновленный архиереями, торжественно заявил:
«Наша неотступная молитва к Богу Милосердному – да будет неустанным воздыханием – да простит Господь и нам и земле нашей тяжкие грехи и преступления наши, да просветит наш разум светом истины, сердце – пламенем любви; да укрепит волю на путях правды… И ныне пусть неусыпно пламенеет молитва наша – да укажет Господь пути спасения и строительства родной земли; да даст защиту Вере и Церкви и всей земле русской и да осенит он сердце народное; да вернет на всероссийский Престол Помазанника, сильного любовию народа, законного православного Царя из Дома Романовых»».
По этому поводу М. Назаров справедливо, хоть и весьма мягко, отметил лживость заявлений Бабкина о том, что архиереи все время поддерживали Февральскую революцию и не каялись:
«Таким образом, утверждение о нераскаянности согрешивших архиереев ‒ это высокомерный “ревнительский” перебор г-на Бабкина и его единомышленников с взятием на себя полномочий безгрешного Судии».
Также нелепые писания Бабкина хорошо проанализировали и другие авторы, например – кандидат ист. наук Федор Гайда, который, в частности, отметил:
«Бабкин изображает политику Святейшего Синода до и в ходе Февральской революции как имеющую своей целью ниспровержение российской монархии, а после победы революции – как открыто революционную и направленную на упрочение республиканского строя[4]. Трудно сказать, каковы мотивы подобного утверждения: желание ли следовать по пути «сенсации» до логического конца, или простое незнание исторического контекста того времени. Высшие иерархи хорошо знали о сложившемся в начале ХХ века опыте церковно-государственных взаимоотношений в Европе. Во Франции (единственной крупной европейской республике) Католическая Церковь с 1905 года подвергалась мощному правительственному давлению и была отлучена от школы. Одним из важнейших последствий революции 1910 года в Португалии было не только провозглашение республики, но и одновременная секуляризация монастырской собственности. Революция и республиканский строй в начале ХХ века были неизбежно связаны с подрывом социального значения «господствующей Церкви». В то же время ее положение в монархиях (Британии, Германии, Австро-Венгрии) было для высшей иерархии гораздо более предпочтительным.
Говоря о политических предпочтениях русских иерархов, необходимо также учесть характер взаимоотношений Церкви и либеральной оппозиции накануне 1917 года. Они были крайне натянутыми, а если говорить о кадетах, то и просто враждебными».
Напомню, что сам суровый обвинитель Синода Бабкин в отличии от тех архиереев теснейшим образом связан с либеральной антирусской оппозицией, в том числе – он бывал нередким гостем на радио «Свобода» (признано иноагентом), которое борется не «против режима», а против России в целом. Историк Ф. Гайда на основании неопровержимых фактов говорит о заведомой невозможности предварительного сговора членов Синода с республиканскими революционерами с целью свержения монархии, как института, и продолжает:
«М.А. Бабкин не только приходит к выводу об активном участии Синода в революции, он еще и считает, что этот факт помешал сторонникам монархии выступить в ее защиту. Среди монархических сил упоминаются правые партии, конституционные демократы (кадетская партия), офицерство, крестьяне[8]. Между тем, научные исследования по истории Февральской революции, политическим партиям, социальным группам России начала ХХ века не позволяют разделить это мнение. Революция изначально была антимонархической и республиканской и не встретила никакого серьезного сопротивления отнюдь не из-за позиции Синода. Генералитет сразу выступил за отречение царя и был пассивен в вопросе о дальнейшей форме правления[9]; правые партии находились в организационном параличе, а их высокая численность уже стала фикцией[10]; крестьяне, что показала еще революция 1905 года, безусловными сторонниками монархии уже давно не были… Даже среди членов дома Романовых, как хорошо известно, у монархии не оказалось горячих приверженцев: многие великие князья тогда ясно высказывались за республику, а все остальные проявили аполитичность.
Особое недоумение вызывает тезис Бабкина о том, что еще одной опорой монархии в 1917 году могла стать кадетская партия… они после февраля на несколько месяцев фактически стали правящей партией (кадеты сформировали костяк Временного правительства, их партийные взгляды можно считать тождественными правительственным)…
…подавляющее большинство кадетов к 1917 году уже были республиканцами. «Партия создавалась, чтобы бороться против самодержавия… В своей собственной среде конституционно-демократическая партия революционной идеологии не исключала», – писал один из лидеров кадетов В.А. Маклаков… Лидер левых кадетов Н.В. Некрасов прямо называл левых кадетов не только республиканцами, но и социалистами…»
То есть измышления Бабкина о том, что Синод мог бы своим постановлением двинуть в защиту монархии многие политические силы, в том числе – революционную партию кадетов (!) – это вздор чистой воды!
Историк также развенчивает миф Бабкина о том, что свергавшие Государя политики, будто бы, были не против оставить институт монархии, но Синод помешал это сделать:
«Бабкин также говорит, что акты 2 и 3 марта (об отречении Николая II и о передаче верховной власти великим князем Михаилом Александровичем Учредительному собранию) были законными и оставляли возможность восстановления монархии, чему активно противодействовал Синод[27]. Оставим вопрос о законности этих актов (на наш взгляд, оба они ни по форме, ни по сути не были связаны с прежним законодательством и не имели никакой юридической силы) и отметим лишь, что все юридические тонкости в революционную эпоху никакого значения не имели и ушли в небытие вместе со старым порядком. Теоретически Учредительное собрание могло установить монархию (хотя это была бы уже принципиально новая монархия – «волею народа», а не «Божией милостью»), однако уже в марте 1917 года такая перспектива была практически невероятна, и это было ясно всем…Как можно убедиться, политика революционного правительства с первых же дней была вполне последовательной и направленной на ликвидацию всех остатков прежнего строя и любых упоминаний о монархии. ..»
Далее г-н Гайда анализирует другие «обвинения» Бабкина в адрес ненавистной ему Церкви, которая до сих пор не исполнила его пламенного желания – не признала екатеринбургских лжецарских останков :
«Какие же конкретные «преступления» против монархии инкриминирует Святейшему Синоду Бабкин?
Первое. 26 февраля, когда петроградские события еще не переросли в революцию, товарищ обер-прокурора князь Жевахов, по его собственным воспоминаниям, предложил первоприсутствующему в Синоде митрополиту Киевскому Владимиру (Богоявленскому) выпустить воззвание против беспорядков с угрозой церковных кар в случае неподчинения, но получил отказ. На следующий день такую же инициативу выдвинул обер-прокурор Раев, но Синод ее не поддержал[39]. О первом обращении мы знаем только из мемуаров Жевахова, о втором – из газеты «Петроградский листок», которая в те дни активно транслировала любые слухи. Ни в одном, ни в другом случае нет официальной позиции Синода. Когда состоялось его заседание 27 февраля, если оно вообще имело место в действительности, не ясно. 26, а также и большую часть дня 27 февраля власть и сама не считала происходящее в Петрограде чем-то из ряда вон выходящим. Совет министров ни с какими инициативами не выступал. Никаких официальных распоряжений Синоду не поступало. Лишь поздним вечером 27 февраля, когда правительственная деятельность в столице была парализована, Ставка отдала приказ о высылке верных частей в сторону Петрограда[40].
Второе. 2 марта Синод принял решение связаться с Временным комитетом Государственной думы, что было осуществлено 3 марта. Бабкин полагает, что признание Синодом Временного комитета Государственной думы было революционным актом[41]. Однако изначально ВКГД не провозглашал себя верховной властью и в своей декларации официально заявил, что принял власть в столице вынужденно, поскольку никакой другой власти уже не осталось (стоит вспомнить его полное самоназвание: Комитет Государственной думы для водворения порядка и для сношения с учреждениями и лицами). Комитет установил связь со Ставкой и иностранными посольствами еще 1 марта и с этого момента был фактически повсеместно признан. Синод, в свою очередь, принял решение вступить в контакт с ВКГД только 2 марта, а реально вступил 3 марта; таким образом, из столичных центральных учреждений он был последним. В установлении контакта с ВКГД, тем более 2–3 марта, уже не было ничего «антиправительственного». Контакт с Временным правительством, верховной революционной властью, был установлен уже после двух отречений».
В общем, совершенно очевидно, что церковное руководство не было никаким двигателем революции, как утверждает Бабкин, оно пассивно пыталось реагировать на уже свершившиеся события. У него, конечно, есть своя вина за происходящее, но все же не в совершении революции, а в пассивности и непонимании ситуации, это вина в попустительстве. И все равно священноначалие, которое Бабкин лживо обвиняет в предварительном сговоре с революционерами, свергнувшими монарха, было, на самом деле, недопустимо «реакционным» в их глазах. И уже в марте между ставленником Временного правительства князем-масоном Львовым и Синодом возник острейший конфликт, закончившийся роспуском дореволюционного состава Синода за противостояние его желанию «отреформировать» Церковь. Это, кстати, к слову о «выгодах» Февральской революции для архиереев, о которых лжет Бабкин: наоборот, революционеры установили жесточайшую диктатуру над Церковью, какой и близко не было при «царском режиме».